Песнь о моем сиде.

[Les-roses]

 Лис, дорогая, это тебе. Записи открывать лениво, поэтому я просто все сняла с ЖЖ.
Нифига себе я написала, однако. В смысле - много. Я думала, там один фрагмент. Совсем не помнила.

Ну, как у БГ "Роман, который никогда не будет окончен" )))

невычитано, неправлено, ничего. Заброшено.


Песнь о моем сиде.

СС\СБ, NC-17, ангст.
Предупреждение: вобщем, все умерли. )) Как обычно.
АУ, придумывалось и писалось до 7-ой!


Необходимый комментарий: название «Песнь о моем сиде» позаимствовано у мистера С. Блэка. Этот джентльмен весьма прихотливо соединил название средневекового испанского эпоса и более близкие ему легенды о сидах. Что получилось, то и получилось.


Пролог.

«Участь моя решена; окончательно и бесповоротно. Прекрасное начало для бесконечного маггловского романа, правда? Именно так – с надрывом и слезой и дОлжно произнести.
Но я не произнесу. Я напишу это… шепотом. Тихо царапая пергамент пером, сдерживая дыхание – при оглашении приговора и само Время останавливается. Поэтому пусть будет так: Участь моя решена.
Я не помню, сколько прошло дней и ночей с тех пор, как…
С тех пор, как моя жизнь потеряла смысл?
Или с тех пор, как я решил…?
Теперь не имеет значения.
Я поменяю местами Время и Участь. Или нет – я подчиню их.
Достойное решение для отпрыска благородного темномагического рода.
Они могут визжать и суетиться. Они могут выжечь мое имя с фамильного гобелена – хотя и я трепещу перед этой тряпкой так же, как они. Я – их плоть и кровь, и если я хочу, чтобы мои собственные плоть и кровь продолжились во Времени…
Дело за малым – победить Его.

Я обещаю это здесь, шепотом, потому что боюсь сказать это тебе, я пока не готов, но главное – ты же знаешь, - принять решение.
“…а что моё – никому не отдам”
Бессвязный лепет из заметок о сидах. Или девиз?
Ты – Корриган или Ланон Ши? Я спрошу тебя об этом… потом.
Да нет же, ты – Эспер, моя невеста. А значит – никому не отдам. Даже Времени, смерти и тому холсту, на который я стараюсь не смотреть, проходя через гостиную. Хорошо, что отец и Арктурус в школе, а Кигнус и Бельвина не имеют привычки ходить за мной хвостом. Хорошо, что мама старается занять меня разговорами о пустяках, а домовики стараются не попадаться на глаза.
Как многолюдно в доме. А я все равно один.
Потому что великими волшебниками становятся в одиночестве. Семья – или стая – здесь не помогут. А чтобы победить, я должен стать великим.
Это не мания, милая. Всего лишь головокружение. Когда-нибудь мы вместе посмеемся над этим. «Вместе» - это рядом, а не по разные стороны холста.

… Ты совсем не такая. Я прикасался к тебе вчера вечером, когда ты спала. Я и записываю это, чтобы не забыть тебя спросить потом – что тебе снилось? Чувствовала ли ты мою…
Забавно – сколько вольностей можно позволить себе теперь. Смерть, оказывается, делает свободным.
Я не смеюсь, прости. Я пишу эту чепуху, чтобы не проговориться о главном.
Осталось совсем немного, Эспер. Я должен успеть к первому ноября, пусть ночью твоего возвращения станет ночь сидов. Сидских красавиц, на которых ты совсем непохожа. Ни ослепительной красоты Ланон Ши. Ни сводящего с ума голоса Корриган.
Но ты – моя. И я тебя никому не отдам.
Участь моя решена.
Как в глупом маггловском романе, я, Сириус Блэк, записываю ничего не значащие слова, - для того, чтобы они стали Участью.

5 сентября 1899 года».


******
… Ветер любит шорох. Нет, не так: ветер любит тишину, тогда-то он – полновластный хозяин пространства. А шорохи ветру приятны. Они щекотны и забавны; если бы он еще понимал, что они значат, - то более сильные, то совсем слабые, то несколько разных одновременно, то один, тянущийся долго, почти монотонный.
Монотонный? Ветер не знает такого слова.
Он кружит в бесконечности – относительной, конечно. Потому что с одной стороны бесконечность нарушена чем-то серым, податливым, так кажется поначалу. Серое прогибается, когда ветер оказывается рядом, и вроде бы уступает его напору, но потом он все равно оказывается в бесконечности, а серое и податливое – на своем извечном месте.
Ветер не знает, что там, за серым.
Но его это и не интересует.
В отличие от шорохов. Обволакивающих, беспокоящих.
Как будто они любуются им. Потому что он – не такой. Он один не такой среди них.
Потому что больше никаких ветров за серым и податливым нет.
Здесь все мертвы.
И этого слова ветер не знает тоже.
Но однажды его свобода – несвобода? – становится болью. Он не понимает, в чем дело, он мечется среди… звуков. Так вот, что это было. Это… голоса. Они тревожны и злы на этот раз, а серая ткань… Завеса – исчезает, и там, оказывается, светло, и ветер… видит свет?
А потом все кончается. Потому что боли и голосов слишком много. И он - не ветер.
Вот только он не успевает вспомнить, кто же он.


Там было пыльно и тесно. В носу свербило, рука безнадежно упиралась в какую-то преграду, и вообще – развернуться не получалось никак. Как и понять, где он, собственно, находится.
«Выдохни, Сириус. Чтоб тебя горгулья заклевала, выдохни».
Но это был не выдох и не вдох. Судорожное движение губ – не более того.
Зато получилось чихнуть.
Отшатнуться назад, опереться на непонятно откуда взявшуюся ручку, и…
Такого он не видел никогда.
Полутемный коридор с полосками света, которые брались ниоткуда и причудливо пересекали узкий проход. Сириус дошел до первой…
И вот тут-то встал.
Потому что, двигаясь машинально, делая шаг – на подкашивающихся ногах делая ШАГ, - он не понимал, что происходит.
Дело было не в том, что на нем оказалась мантия. Парадная, тяжелая. Расшитая на воротнике и обшлагах холодно поблескивающим серебром. Когда это он носил такую мантию? Неважно.
Дело было в волосах. В волосах до плеч, забивавшихся под воротник и непривычно щекотавших шею. И еще - дело было в руке. Его собственной руке, сжимавшей палочку.
Сириус сунул палочку в узкий карман на боку – откуда он знал, что неприметный кусок ткани нашит на мантию именно в этом месте? – неважно. И протянул руку к полоске света.
Пальцы были другими. И ладонь. И запястье. Его – и не его одновременно. Он моргнул. Ничего не изменилось. Тут должен был быть шрам, около большого пальца – последний курс, продвинутое зельеварение, чтоб ему, едкая и горячая кашица на мантии и на коже, ехидные взгляды слизеринцев, ахи девочек вокруг, вовремя увернувшийся от взорвавшегося котла Джеймс, недовольно кудахтающий Слагхорн, и он сам, Сириус Блэк, с заляпанной зельем, обожженной рукой.
Так вот – шрама не было. И вообще…
Сириус дернул непослушные пуговицы на мантии. Под мантией обнаружилась рубашка с идиотскими кружевами. И непонятного вида панталоны. Чулки и башмаки с пряжками, как у какого-нибудь дофина на картине.
На…
Он сделал шаг к источнику света. Теперь хотелось только одного – обнаружить хоть какое-нибудь зеркало. И, кажется, он знал, где оно может найтись. На портрете…
На портрете тетки Элладоры.

Троюродная тетушка шарахнулась от него, как от случайно обнаруженной на кухне мыши. Или от пикси. Или от неожиданно возникшего привидения.
Впрочем, последнее было недалеко от истины.
Сириус смотрел в зеркало.
Наверное, в такой момент полагается чертыхнуться. Заплакать. Подумать и произнести что-то высокопарное. «Прощай навсегда, прекрасный мир»
Картина сложилась. Ему было 16 лет. Он был своим собственным портретом. И, значит, он был мертв. Теперь уже точно.
Отражение усмехнулось.
- Привет, - сказал сам себе Сириус Блэк и вышел из тетушкиного портрета обратно в коридор.

- … и я прокляла тебя навеки! Что это такое?!
- Наверное, это я должен спросить – что ЭТО такое? Как последовательно – дырка в гобелене и портрет! Что-то непохоже на наши теплые родственные отношения!
- Я не… - она прикусывает губу. Его мать. От которой никуда не деться. Ни-ку-да. Ни-ког-да. – Я… Это Регулус. Регулус во всем виноват. Я же приказала ему… Я проверяла…
- Приказала что?
- Уничтожить…
- Плохо проверяла, значит. Непослушные сыновья, да, матушка?
- Вон отсюда!
Её рука скребет по столику как уродливая птичья лапа. Палочка. Stupefy. Бесполезный.
Сириус смеется. Вот так портрет. Вот так магия. Или не-магия?
Он смеется, потому что такого глупого шанса, такой промашки он от них не ожидал. Чем там руководствовался Регулус – последняя надежда благороднейшего рода – неведомо. Но факт есть факт. Братец тоже любил поступать наперекор. Только тихой сапой. И вот…
У него перехватывает дух – когда он понимает, что снова сможет увидеть Гарри. Хотя бы так. И все впереди – все-все-все, и теперь уже вместе, точно вместе, и...
… Тоскливо, да? Ты опять заперт, Сириус, и жизнь пройдет здесь, среди нарисованной мебели, которая выглядит настоящей, среди навсегда застывшего в каминах огня, среди не разговаривающих зеркал и болтливых родственников.
Но все равно – это жизнь.
И пусть Гарри будет там – в той комнате или в этой. В спальне, которую он занимал вместе с Роном. Да что там – в его собственной. Точно, там же есть портрет. То есть, не портрет – пустая рама. Двоюродный дед Ликорус сбежал давным-давно, обнаружив, что ему придется делить комнату с позором рода. Вот у него-то мы и переночуем. Возвращаться в свой собственный, запрятанный между стеной и шкафом портрет, Сириусу не хочется.

Спальня видна немного мутно – как сквозь старое пыльное стекло. Тишина. Пустота. Ничего, Гарри вернется, непременно вернется.
Сириус щурится, привыкая к темноте. Бред. Он спит на своей собственной кровати. И бутылка с пролитым огневики на полу. Что это еще за шуточки?

Найджеллус обнаруживается только в пятой или шестой полосе света – Сириус заглядывает в каждую картину. Кто-то ругается в голос, кто-то ворчит – и голоса портретов странно похожи на голоса за Завесой, но теперь ему все равно.
Старый хрыч не спит. У него все то же – нарисованный камин и потертый гобелен на стене, а на столе книга, по которой предок постукивает пальцами.
- Ты должен был сначала зайти ко мне, - недовольно начинает Финнеас.
- Отметиться? Ты командуешь этим призрачным войском? Что ж, здравствуйте генерал. Дезертир прибыл, - скалится Сириус.
- Ты не дезертир, а… Ладно, неважно. Ты понимаешь, что произошло?
- Я умер.
- А почему?
- Что-то с Завесой?
Найджеллус кивает.
- Её больше не существует. Министерство уничтожает все артефакты, которые могут представлять опасность. Или ценность в глазах Того-кого…
- Того-кого… скажи уж проще: Вольдеморта. Или вы и здесь его боитесь?
- Пока нет, - после паузы отвечает Найджеллус. – Пока.
- Что значит: пока? Что происходит? Где Гарри?
- В Хогвартсе его нет. В Хогвартсе теперь никого нет.
- Что значит: никого?
- Дамблдор мертв.
Сириус напрасно надеялся, что у портрета ничего болеть не может. Хотя это и не боль в привычном понимании: просто тоскливая спираль скручивается внутри. Можно не любить Альбуса, можно не соглашаться с ним, можно злиться. Но теперь у Гарри нет защиты, получается?
- Где он?
- Похоронен в Хогсмиде.
- Кто?
- Дамблдор.
- Ты не можешь выражаться яснее? Я спрашивал про Гарри.
- Не знаю. Меня это не интересует. Ты знаешь, что Альбус нарушил твое завещание?
- Интересно, как?
- У Дома новый хранитель.
- И кто же? Ремус?
- Этот твой полуволк? Нет. Не знаю, зачем он это сделал, по-моему, просто сошел с ума.
- Так кто хранитель?
- Он спит где-то в доме.
- Он здесь? И кто?
- Твой старый знакомый.
- Финнеас, мне осточертели загадки.
- Пойди посмотри.
- И посмотрю!
- Ты будешь в восторге, мальчик мой. – Финнеас опускает взгляд на книгу. Точнее, это не совсем книга – ненастоящая, как и все вокруг. Как и они сами, наверное.

Сириус направляется в спальню с мерзким ощущением совершенной ошибки. Как будто ты держал в руках что-то очень нужное и сам отдал его неприятелю, не ведая цены. Или не так: простое действие, которое приводит к непредсказуемым и неприятным последствиям. Как тот самый Stupefy от Беллы. Странно, что он думает о драке в Министерстве, о Завесе почти спокойно – как будто это было не с ним. Ну да, с ним этого еще не было.

… В коридоре, в туннеле, в межпортретных переходах, короче – темно и тихо. И как-то не так. Больше всего это напоминает незавершенное движение руки при заклинании или зелье, в которое забыли добавить последний ингредиент. Дело не в странном противостоянии живого и нарисованного – действительно, пустой нежилой Дом с той стороны холстов – был живым, а здесь разговаривали, спорили, дышали, двигались – оставаясь при этом всего лишь фигурами: карандашные контуры, яркие и не очень краски, обман объема и пространства… Но к этому можно было привыкнуть, а вот найти недостающее… Как будто в нос попало перышко и щекочет, свербит, а чихнуть не получается, хоть ты тресни.
Нос. Вот в чем дело. Запахи.
Сириус остановился. Принюхался. Ни-че-го.
Но если на портрете ему шестнадцать, значит, он уже может…
Точно, ведь прошел почти год с тех пор, как они научились…И всего пару месяцев назад, в мае, они, наплевав на экзамены, до хрипоты сутками спорили с Джеймсом и Ремусом о том, как у них получилось. Почему? Получалось теперь всегда, у всех, даже у растяпы Питера, пусть его зверь и оказался поводом для шуток и безобидных, чтоб там ни ворчал Люпин, безобидных розыгрышей.
Дотошный Рем утверждает, что анимагия – некая подформа Трансфигурации, Сириус доказывает, что нет, Джеймс предлагает задать Минерве несколько наводящих вопросов в следующем семестре, но тут все время вмешивается Питер, опасающийся разоблачения, потому что незарегистрированные анимаги - это подозрительно, нехорошо и вообще…
- Мы великие волшебники, - смеется Джеймс. – Ты, Хвостик, не понимаешь. Нами будут гордиться.
- Дождаться окончания школы и зарегистрироваться в Министерстве…
- Ремус, зачем? Так, чтоб никто не знал, куда интереснее…
- Скажи, Бродяга, сколько законов ты планируешь нарушить годам этак к тридцати?
- Все, - отвечает за Сириуса Джеймс, и они опять смеются.
С Поттером легко. С ним классно работать, оказывается. Впрочем, об этом-то он знал с самого начала. Не догадывался даже, просто – знал. С вокзального перрона, с общего купе, с разговора обо всем сразу, когда главное не слова, а то, что он, так же как и ты сам, перескакивает с темы на тему, или отсутствующе смотрит в окно, и предвкушение у вас одно и то же. От этого тепло и весело, и ты ни разу в нем не ошибся, все пять лет вместе, рядом – тепло и весело. Правда, есть Эванс. Лили Эванс, ничего особенного, девчонка как девчонка, но если Джеймсу нравится – ол райт, пусть будет Эванс. Им она не помешает.
Не помешает.
Джеймс Поттер мертв, и его обыкновенная-необыкновенная рыжеволосая Лили тоже. А Петтигрю, тихоня Питер, оказался предателем. А он, Сириус Блэк, сам сделал всё, чтобы предательство, скрепленное смертью и кровью, повисло над ними, тремя выжившими, неумолимо опускающейся все эти годы секирой палача.

Да нет же. Бред. Не забыть бы и рассказать Джеймсу осенью. Питер – предатель? Питер, который мухи не обидит? Крыска? Хвост?

Вот теперь Сириус окончательно понимает, что с ним. Портрет. Живущий своей, навсегда шестнадцатилетней, жизнью. Когда за спиной – только хорошее, да и впереди – тоже. Школа, гулкие коридоры, шум шагов и голосов, притихшие на лекции классы, скрип перьев и шепотки, бесконечное небо квиддичных матчей и пыльная тишина Визжащей Хижины. Полнолуния и утра, закат над озером и прохладный полдень в Большом Зале.
Нет предательства, нет боли, нет Азкабана и смерти. И двадцати лет его жизни тоже нет, только в нем самом, в его отчаянных воспоминаниях. Странных и больных воспоминаниях вперед.

И ошибочка, зацепившаяся крючком где-то далеко, на самом краю сознания: Найджеллус знает, сколько ему лет на самом деле. Все портреты знают, получается. Чем это может помешать или помочь – Сириус еще не осознает, но то, что с возрастом здесь не шутят – это точно.
Что ж. Полегчало. Шестнадцать или тридцать семь – соображающая голова, это всегда мелочь, а приятно.
Осталось разобраться с Хранителем. Хранителем Дома. Кто ж взвалил на себя такое сокровище, непосильное бремя, уж не смотритель ли отделения для душевнобольных из Святого Мунго?
Мерлин, как ему нравится вспоминать. Нет, не вспоминать – чувствовать слова – вот, Святой Мунго. Витрина, манекен, усталые больные, неприятно-желтый цвет лиц – то ли от покрашенных стен, то ли от общей атмосферы, - и хорошо, что мы тут только пробегом, правда, Джеймс? - запахи зелий, запахи … да.
Он же может.
Сириус закрывает глаза. С того момента, как анимагия поддалась им, для него никогда не было проблемой перекинуться. Может быть, потому, что его зверь не был огромным – как олень Джеймса, или слишком мелким – как крыса Питера. Мир не поворачивался вокруг, не падал, никакого света, как при обычных Чарах. Расслабься и получи удовольствие. Жизнь – во всех её проявлениях – была удовольствием. Даже в скандалах с родственниками. Даже в школьных отработках. Она была забавной, жесткой и созданной для Сириуса Блэка. Как и анимагия.
Сириус закрывает глаза. Ну!
Но мир не становится черно-белым. Пыль не обретает объем, а предметы не меняются в размерах. Из-за неплотно прикрытой двери чьего-то портрета доносится мерзкий смешок. Еще б им не быть довольными, сволочам. Что еще он должен отдать в обмен на эту псевдо-жизнь? Что, кроме анимагии и своего будущего-прошлого? Помириться с родственниками? Примириться с Домом, этим проклятым логовом, к которому он прикован?
Сириус стоит в коридоре, прижавшись к стене, - о, теперь она кажется ему вполне настоящей – придется привыкать. Не слушать, не слышать, не думать. Тайм-аут. Осознать. Хранитель, судя по всему, поселился в его спальне. Что ж, пришло время взглянуть на «старого знакомого» - так, кажется, выразился Найджеллус. Как тут определяется время? По рассвету в комнатах? Разберемся по ходу дела.
В спальне по-прежнему темно, и человек все так же спит. Спокойно спит, как после тяжелой работы. Чем он тут занимается, интересно?

Дождаться рассвета не трудно. Только скучно. Но ему не привыкать, что такое несколько часов по сравнению с двенадцатью азкабанскими годами? Ты еще не знаешь? О, ты попадешь в тюрьму, представь себе. Тебя ждет насыщенная и интересная жизнь. То есть, тебя-то она не ждет, а я…
Так и сойти с ума недолго. Это похуже того года, который он провел в Доме взаперти. Там хоть приходилось бороться с обстоятельствами и бездействием, а сейчас… разговаривать с самим собой?
Сириус тихо смеется. Тихо, но спящий тяжело ворочается на кровати, возится, что-то неразборчиво бормоча, на грани сна и яви, а потом…

Ему хватает времени – минуты или даже меньше, чтобы выскользнуть в коридор. И только там выругаться – в голос, и опять ворваться к Найджеллусу.
Старик дремлет в кресле, почему-то вцепившись в подлокотники.
- Доброго утра, - преувеличенно бодро говорит Сириус. - Генерал, подъем!
- Чего тебе еще? - старик не открывает глаз. Нарочно, само собой.
- Поговорить. - Сириус присаживается на край стола перед креслом, бесцеремонно сдвинув книгу - подобие книги.
- О чем?
- Что здесь делает этот ублюдок?
- Про кого это ты? Про себя?
- Не придирайся к словам.
- Спроси у него сам, что ему здесь понадобилось.
Найджеллус трясет головой и замолкает.
О, Мерлин. У него так давно чесались руки, но теперь-то это возможно...
Блэк одним рывком выдергивает старика из кресла - нос к носу, так, что водянистые серые глаза и седые брови, и гладкая, нереально гладкая, нарисованная кожа с четкими, тоже прорисованными морщинами, оказываются совсем близко.
- Нет, ты скажешь! Скажешь все! Что случилось с Дамблдором? Почему он передал Хранение Снейпу? Что ему здесь надо? Ну?

Это так просто - тряхнуть немощное тело, не для того, чтобы испугать, какой уж тут испуг между нами, покойниками - просто чтобы дать волю себе, чтобы выплеснуть раздражение и мерзкое осознание принадлежности, извечной, пожизненной и постсмертной принадлежности к Блэкам.

Это так просто - тряхнуть немощное тело, не для того, чтобы испугать, какой уж тут испуг, между нами, покойники - просто чтобы дать волю себе, чтобы выплеснуть раздражение и мерзкое осознание принадлежности, извечной, пожизненной и постсмертной принадлежности к Блэкам.

И, словно подтверждая его мысли, Найджеллус вдруг произносит:
- Ты тоже Сириус. Забавно.
- Обхохочешься!!!
- Отпусти меня, мальчик. Отпусти. Я должен подумать.
Снисходительный тон неожиданно действует лучше любого приказа, понять бы, что у прадедушки на уме. Сириус присаживается на подлокотник – ни дать, ни взять идиллия, групповой семейный портрет. Даже одеты они почти одинаково.
- Я не уйду отсюда, пока ты мне не объяснишь…
- Помолчи, Сириус.
Имя звучит странно. Давно никто из родственников не произносил его так. Заботливо. Почти нежно.
Потом ему кажется, что Финнеас опять задремал, но губы старика шевелятся, а сухие пальцы с синеватыми ногтями – провались она пропадом, эта дотошность художников, - пальцы выбивают неслышную дробь. Наконец старик тянется через сириусовское колено к книге на столе.
- Сначала прочти вот это.
- Зачем?
- Делай, что говорят.

Он берет почти невесомый томик – непривычно тонкий, почти прозрачный пергамент страниц, уверенный ровный почерк, это не книга, это рукопись. Дневник.
- Найди свободную комнату, сядь и внимательно прочитай.
- Я останусь у тебя. Вдруг, - Сириус усмехается, - возникнут вопросы?
- Не думаю, что возникнут, - прадед игнорирует насмешку, - ты – дурак, но не идиот, - Финнеас двигает губами, словно пережевывает слова… - Да, не идиот. Но тебе лучше уйти – я не хочу, чтобы он заметил тебя здесь. Рано.

Для чего это «рано» Сириус не знает. Но и уступать - не с руки. Он оглядывается.
- Я буду вот тут, с твоего позволения.
Прадед кривится, но молчит, а Сириус садится на пол за креслом, лицом к двери.
- Это же неудобно…
- … тебе, а мне вполне подходит.
Не позабавить ли старика парой рассказов об ужинах под девизом: «Поймай себе крысу – пора перекусить»? Портретам может стать дурно? Неудобно ему на полу сидеть, какие все нежные и трепетные.
А потом он забывает о Найджеллусе, и вовсе не потому, что действительно начал читать. Просто это ощущение – ты сидишь на теплом деревянном полу, за креслом с высокой спинкой, это что-то из детства, давно, нет, не давно, навсегда забытое, всего лишь воспоминание об ощущениях…
Это Рождество, и тебе лет шесть или семь, и ты утащил с кухни что-то вкусное, приготовленное суетливыми домовиками к большому рождественскому приему, пирожок, наверное, а есть в своей комнате неинтересно, поэтому ты проскальзываешь в гостиную за отцовское кресло, прислушиваешься к неспешным разговорам взрослых, жуешь пирожок, понимая, что если тебя – вот такого – обнаружат, то наказания не избежать. Но от пирожка тепло, и в руке, и в желудке, и совсем скоро праздник и подарки, и ты ешь, а потом обнюхиваешь ладонь – сладкий запах теста и джема. И почему-то точно знаешь, что это – в последний раз.

Спасибо, портрет, за воспоминание. Наверное, оно сгинуло одним из первых в Азкабане, не потому, что было слишком дорого, - просто дементоры куда сообразительней, чем можно представить, и предпочитали работать обстоятельно, с самого начала. Ну, не работать – жрать.
Все перемешивается - воспоминания мальчишки и заключенного, так, что кружится голова, поэтому Сириус хватается за книгу-тетрадь, как будто это последняя связь с реальностью.
А через час, прочитав её, понимает, что так оно и есть.

Найджеллус не спит, смотрит сквозь стекло на пустую, все время пустую комнату, но не спит.
- Приятно сознавать, что ты – потомок Сида. Только этого не хватало.
- Она не была Сидом, ты прекрасно это понимаешь. Сириус… просто придумал этот образ. Для себя.
- Заметь, я вежливо не сказал: суккуб. Матушка в курсе, вообще, за кого она выходила замуж?
- Вряд ли. И она не суккуб.
- Матушка? О, конечно нет. Рядом с ней любой суккуб удавился бы от зависти.
- Не ерничай. Я говорю про Эспер.
- Ты обрадовался, когда меня назвали Сириусом?
- Нет. Я предвидел… осложнения.
- Он тоже был позором рода?
- Нет, но… Мне пришлось приложить немало сил, чтобы этот факт как можно быстрей забыли. Он был великим волшебником, согласен?
- Столько сил, чтобы вернуть умершую девицу? Игра не стоит свеч. Кстати, в ритуале были свечи?
- Не было. Разве ты не хотел бы вернуть кого-то, кто ушел навсегда?

О. За тихим семейным разговором, за тайнами рода Блэков он и забыл, как старик может вмазать.
- Я не знаю, где их портреты, - говорит Сириус после паузы. – И сохранились ли они вообще. Колдографии есть, а портреты…
- Колдографии – суть маггловское баловство, - сурово бросает Найджеллус. – Магические силы - только в картинах.
- Она была так хороша? Жаль, что портрет не сохранился.
- Она была обыкновенной. Дело не в том, какой она была, а в том, какие чувства вызывала.
- Это я понял. Что ж. Мой прадед, твой сын, тоже Сириус Блэк…
- Это ты – тоже!
- … оживил свою невесту, вернув её с портрета. Они прожили не слишком долго, но вполне счастливо, Эспер умерла в родах в 1929 году. Окончательно умерла. Он не пытался повторить фокус?
- Нет. Он поклялся. И мне, и ей. К тому же… Я запретил писать портреты тех, кто моложе шестидесяти.
- Не очень-то почтительно обошлись с твоим запретом, - Сириус склоняется в шутовском поклоне, - простите, генерал, вот он я.
- После смерти Ориона твоя мать в гордыни и тщеславии…
- Все никак не решу: поблагодарить её или проклясть.
- Я тоже, - неожиданно соглашается старик.
- Так к чему мне эта душераздирающая сага? Чтоб я знал, как развлекался Сириус Блэк-предыдущий?
- Ты не понял? – Найджеллус тяжело смотрит из-под нависших бровей. – Хранитель дома ищет эту книгу.

Вот это да.
- Снейп? Зачем она ему?
- Не ему. Его хозя…
- Проклятье!
- Ну, я бы не торопился с выводами.
- Конечно! Ты счастлив, наверное, еще бы.
- Я бы не торопился с выводами, - повторяет Найджеллус.
- О чем это ты? Книга есть только на портрете?
- Нет. В Доме она тоже есть. Здесь – копия.
- Как и все мы.
- Не торопись, сопляк! Подумай хорошенько – о чем ты прочитал?
- О том, что, написав двадцать портретов, тридцать портретов, при определенных условиях, можно вернуть любого умершего волшебника. Разрушив портрет, да, но количество изображений может быть…
- И никаких хоркруксов, - удовлетворенно замечает Найджеллус. – Нет, все-таки порода и кровь берут своё. Блэковское решение изящнее.
- Каких таких хоркруксов?
- Это не к спеху. Потом. Суть в том, что Том Риддл, озабоченный проблемой вечной жизни, узнал…
- Откуда?
- Твой брат.
- Придурок!
- Скорее всего, просто трус. Или хотел похвастаться. Так или иначе, Снейп ищет книгу. Он спрашивал меня напрямую.
- И ты…?
- Я сказал, что постараюсь вспомнить. А теперь помогу ему.
- Зачем???
- Ты еще не понял? Похоже, я поспешил с оценкой твоих умственных способностей. Снейп вернет тебя. С этого самого портрета.

Ты тут совсем спятил, старый интриган! Заигрался! С чего это ему меня возвращать?
- Мы поставим ему условия.
- Снейпу? Он изворотлив, как змея.
- Мальчик, я был деканом Слизерина, когда этот червяк еще на свете не появился.
- Кстати, о Слизерине. А как же ваша нерушимая факультетская солидарность? В чем суть мероприятия, прости? Подставить главу твоего факультета?
- Он больше не появится в Хогвартсе.
- О! Его выгнали? Неужели?
- Я бы выразился так: он сам ушел. Сбежал.
У Сириуса почему-то щиплет в носу. Что такого должен был совершить Снейп, чтобы сбежать…? Снейп, которого Альбус тащил за собой, как какой-нибудь гребаный талисман, как, мать его, ключ от дверей школы? Гарри в порядке, если можно верить Финнеасу, значит…
- Он сбежал после убийства директора Дамблдора.
- Я так и знал!

Не знал, но и не верил. Никогда не верил. Даже не вспомнить, когда не верил сильнее – в школе или сразу после школы, или в Азкабане, или потом, когда этот паучина стал крутиться вокруг Гарри… Просто: ни-ког-да.
- В любом случае, полукровка-декан – это позор для факультета.
- А Дамблдор? Что говорит Дамблдор? Его портрет есть в школе, как и твой…Ты там был?
- Его нет на портрете.
- Как?
- А вот так, нет. Я бы с него спросил за многое. И за смену Хранителя. И за тебя, если уж на то пошло, и…
- То есть, узнать, где Гарри, нельзя?
- Если всё пойдет так, как я предполагаю – ты сам его найдешь через несколько недель.

О, Мерлин. Хорошо, что Сириус опять – в целях необъяснимой пока конспирации – сидит за креслом, и Найджеллус не видит его лица. Смешно. Смешно и страшно одновременно – он, получается, теперь моложе своего крестника. И…
Сириус жмурится. Неважно. Потом, все потом. Сейчас надо понять, что придумал старик и что потребуется от него самого.
- А где гарантия, - он старается, чтобы голос звучал ровно и спокойно, - где гарантия, что Снейп не заавадит меня, как только вытащит?
- Он не сможет причинить тебе вреда. По крайней мере, связанного с угрозой жизни. Ты внимательно прочел дневник.
- Да, - Сириус даже изгибается, чтобы высунуться из-за кресла, чтобы Найджеллус увидел его ухмылку – она обычно раздражала всех Блэков. – Я читал внимательно. Но нельзя прочесть то, чего нет. Там не хватает листов. Это точная копия рукописи?
- Абсолютно, - в ответ усмехается Финнеас. – Так что Снейп получит не всё. Остальное – здесь.
И неуместно торжественно стучит себе пальцем по лбу.
- Не забывай, это был мой сын.
- А я могу узнать…?
- Я думаю над этим. До какого-то момента тебе лучше пребывать в неведении. Ты слишком…
- Что? Я не буду играть втемную.
- Ну что значит «втемную»? Ты же Блэк. И потом, Поттеру может понадобиться помощь.
Родственничек говорит это небрежно, походя, равнодушно, незаинтересовано.
Проверяет. Провоцирует. Просто представь, что это дементор, и поднятого среднего пальца старик тоже не увидит.
Сириус смотрит на свою собственную руку – этот жест не от Джеймса даже, точнее, Джеймс подсмотрел у кого-то из ребят-магглов…
И от воспоминаний становится легче. Сохатый, ты настоящий друг. Даже сейчас.

- Ну, а твой-то интерес в чем, генерал? Что-то не верю я в твое бескорыстие.
- Лучше б ты так не доверял своим приятелям, - огрызается Найджеллус, - глядишь, и не сидел бы за решеткой.
- Я подожду, пока ты проворчишься. Спешить некуда. Пока ты почему-то заинтересован больше, чем я.
- Во-первых, я не верю полукровкам, рвущимся к власти.
Финнеас говорит размеренно, не подбирая слов, как будто готовил речь заранее.
- Что бы эти полукровки ни провозглашали.
- Отличный пинок Вольдеморту! Повторишь ему в глаза? Что ж ты раньше молчал?
- Он начал заниматься тем, чем не следует.
- И это тоже непременно ему передай.
- Прекрати паясничать! Во-вторых, я возмущен тем, что этот … этот...
- Ублюдок, - подсказывает Сириус, даже не пытаясь догадаться, о ком именно речь – эпитет универсальный, всем подойдет.
- Пусть так. Что он находится в нашем Доме.
- Так отдай ему книгу – и нет проблем. При чем здесь я?
- И, главное – ты поклянешься мне, что выполнишь мою просьбу. Нет, требование.
- Ты поверишь моей клятве? Значит, дело совсем плохо.
- Конечно, плохо. Ты, вернувшись в мир, должен будешь продолжить род. Жениться. Завести детей. Тебе шестнадцать лет и ты… ну, вполне подходишь для данной миссии.
- Я? Я же выжжен с гобелена! Меня нет!
- Ты, увы, есть. И ты один можешь это сделать.
- Пусть он вытащит любую даму.
- Они не детородного возраста. И потом, род продолжается по мужской линии.
- Нет, так как же быть с гобеленом?
- Восстановим, - невозмутимо бросает Найджеллус. – Мои условия: чистокровная волшебница, законный брак, наличие хотя бы одного сына. Что, дорогая цена за еще одну жизнь? За жизнь – с начала?

Сириус молчит.
- Ну? Что скажешь?
- А если я…
- Тебе шестнадцать лет, в этом возрасте можно осеменить табун. Не придуривайся.
- Хорошего ж ты обо мне мнения.
- Я даю тебе шанс. Рано или поздно Снейп найдет книгу, сам, или мы можем ускорить процесс. Но к этому моменту он должен быть готов вернуть тебя и именно тебя.
- Ты что, считаешь…?
- Конечно. Соблазни его.
- Но это же бред, - кричит Сириус, - он же полукровка!!!
Старик мерзко хихикает.
- Ты бОльший Блэк, чем я смел надеяться. Кто тебе сказал, что полукровки не бисексуальны? Что за снобизм?
- Ах ты… Как ты это себе представляешь?
- Никак. Ты на портрете, он в комнате. Не самый болезненный вариант.
- Тьфу. Во что ты меня превращаешь? В вейлу?
- Интересно, - опять в никуда произносит Найджеллус, - я слышал, что этот твой приятель, Петтигрю, да?... Что он в долгу перед твоим же крестником. Как он собирается отблагодарить Поттера за спасение жизни? Как ты думаешь, Сириус?
- Старый мудак!
- Кто? Альбус, оставивший Поттера одного?
- Все!
- В том числе и лучший друг Джеймса, сделавший все, чтобы его сын вырос сиротой?
- Заткнись!
- Чем быстрее ты примешь решение – тем быстрей окажешься на свободе. Здесь не Азкабан, двенадцати лет на раздумья тебе никто не даст.
- Я… тебя…
- Подумай, Сириус. Подумай.
И тут – как будто они на самом деле в директорском кабинете – Найджеллус величественно указывает ему на дверь.

Чем там все должно было кончиться

Сириус действительно соблазнял Снейпа. Снейп делал вид, что соблазнился и выпустил Сириуса с портрета. Но при этом на Сириусе была куча ограничений, типа вреда Снейпу он причинить не мог. Хотя и Снейп ему тоже (это то, о чем не сказал Финнеас). Но после энного количества НЦы и фактического признания в любви (ах-ах ))) ) - Сириус получал свободу, убивал Снейпа и разрушив чары сида, погибал сам.
Больше ни хрена не помню )) Сорри ))