Меня осалила philipp_a Правила: 1. Даете рек на три собственных текста. 2. Рассказываете немного о каждом из них. Не саммари, а то, как они писались или что вас на идею натолкнуло. Короче, все что угодно из кухни. 3. Запрягаете еще троих несчастных авторов.
На спновские фики ссылки давать коряво, извините Но тот дайри закрыт. 1. Камни, металлы и кое-что еще... www.fanrus.com/view_fic.php?id=350&o=r Ваще-то это практически Мери-сья получилась Но, видит бог, я не нарочно. Дурацкий фик, но на Сезонах у Розмерты была дочка от Блэка, вместо Билла Уизли был Рон, с Ремусом мы дивно встретили полнолуние в грозу (не, ничего не было, я битый час пересказывала ему снупиновскую трилогию Джаксиан ). Ну и профессор, да. Но главное не это а то, что в Камнях я придумала Филиппу И она даже съездила в "Метлы" на Тургояк, в царство абсурда, холода и педофилии в полный рост где прекрасно сочетались плата натурой за ужин , беседы об Аквинате, безумный Дурмштранг, гипсовая статуя Джеймса Поттера в его анимагической форме (тоже в полный рост) и царевна-лягушка.
2. Звездная пыль www.fanrus.com/view_fic.php?id=785&o=r придуманная исключительно в полемике с Роулинг (гггг, наверно дофига фиков написано в этой самой полемике) мне ужасно хотелось извратить объяснить хотя бы для себя сцену, когда Сириус, Джеймс, Лили провожают Гарри в Лесу. Я решила, что они говорят одно, а на самом деле чувствуют совсем другое. ну, и писать Сириуса и Джеймса почти так же здорово, как снейпоблэк. К тому же тогда я со снейпоблэками завязала, после "Они в отсутствие любви и смерти".
я вообще не люблю свои фики, они в большинстве своем мне кажутся косячными, глупыми и т.д. Но вот Недопески удались процентов на девяносто Учитывая ту скорость, с которой я их писала, и несвойственный мне эээ кавай - так вообще зашибись. Я бы хотела по ним мультик, и чтобы озвучивали Джеи. Мечтать не вредно Это был третий пов собаки, который я писала, и он, по-моему, удался. Ну да, наверно из написанного раньше они самые... грамотные, что ли?
Катерина мне сделала виртуальный подарок Они наняли в Варне фотографа и устроили полноценную фотосессию. Всей я вас мучить не буду, но немного покажу вот такие они
И снова офф!)) Снова сентябрь, и перелетная philipp_a снова летит через Москву! А еще так случилось, что у Филиппы был День Рождения не так давно, а у Мэвис будет вот-вот. Повезло же дорогим соавторам!)) И по всем этим замечательным поводам ждем всех, кто читает это объявление, 11 сентября, воскресенье, с 16-00 до 21-00, Ваби-Саби на Третьяковской-Новокузнецкой (Климентовский 10, над МуМу). Буду заказывать столики, так что отмечайтесь все, пожалуйста, чтобы знать, сколько нас!
эээ виш-листа нет, стоп-листа тоже (только цветы в горшках однозначно не...) Просто приходите, мы будем очень рады
Поллитра текилы уже нет. Ужасная женщина шантажирует меня тем, что напишет пост с моего аккаунта. Ну чо. Это самый классный и странный ДР в моей жизни. Чтоб вы понимали все последующее - у нас еще текила и шампанское и клип вот такой олдовый
– С точки зрения дружеских отношений, когда увидите Тэйвса на льду, будете как-то подначивать его или нет?
– Еще в 2010 году на Олимпиаде что-то подобное случалось. Не очень уверен, что это произошло на льду, но что-то такое было. Помню, как мы орали друг на друга, и все было серьезно. Потом я увидел его через пару дней, и мы посмеялись на этот счет. Но когда такие игры идут, каждый за себя, поэтому такое вполне может случиться снова.
Помню, как вышел на лед против звена, где был Данкан Кит. Мы посмотрели друг на друга с некоторым недоумением, рассмеялись. Потом вбросили шайбу, и пошла игра. Конечно, играть против партнеров – это нечто необычное. Но думаю, это и интересный вызов, особенно если речь о Джонни. Мы с ним так или иначе соперничаем, надеюсь, в этот раз получится хороший образец, – сказал Кэйн.
Орали - это в финале олимпиады. Когда Джонне аж удалился А встретились в чартере НХЛовском, которыми всех по клубам из Ванкувера развозили
*но да, однозначно - в одном гробу* Ждем ответа олешки
у меня был фик Барти Крауч-мл. (в виде Барти, а не Грюма)/Седрик Диггори. Божечки. Чего только не найдешь в собственном ЖЖ *на самом деле, я предавалась грустным мыслям о феме, который мне, похоже, написать не судьба. Толкиновский умер в ЖЖ сосны, поттеровский просто не дописался... Блин, был же фем в СПН* *вспомнила* )) Но немного ((*
Трасса, по которой едут маршрутки с дачи в Москву, проходит под воздушным коридором, где разворачиваются на посадку самолеты, прилетающие в Домодедово. Вчера за пять примерно километров дороги над нами, качая крыльями и резко уходя вниз, пролетело штук шесть S-7, красота неописуемая. Я так люблю летать и так редко летаю, что прям хоть дачу меняй
Настя отожгла. Встречаемся на Китай-городе, точно не договорились, где, типа созвонимся-найдемся. Приехала, звоню. - Ты где? - Я около бюджетной версии каменной церкви. Только я догадалась, что она стояла где?у памятника героям Плевны?
в процессе дальнейшего межпокупочного флуда Роджерса немного повысили в звании, он теперь "Адмирал Америка"
Ребенок милостиво согласился на кроссовки Lacost и проблема обуви снята до зимы. Блин, уговорить ее купить хоть что-нибудь, кроме приблуд к Доте и Варкрафту - это просто подвиг. Но куплено все! Уф. Деньги кончились
я правда не понимаю За каким хуем нужно искать британского — КАПСЛОКОМ! БРИТАНСКОГО модератора Карловицкого договора в библиотеке Конгресса!!!! Вильям, блядь, Пейджет, шестой, сука, барон Пейджет, сын, соответственно, пятого — с полпинка ищется в словаре национальной биографии. БРИТАНСКОМ, блядь, прикиньте, словаре! Странно, правда? Ой, а в библиотеке Конгресса именно его, шестого, не было. А с какого хуя ему там быть?! Ленинка, вы чего там, офигели? Хотя я понимаю, эта дама достанет кого угодно, но не настолько же! Оля! Два часа! За два часа мне выебли не мозг, а все вообще! Я готова найти могилы Левашова, Кольера, Пейджета и развеять их прах по ветру. Ей надо читать лекции "Как возненавидеть историю: краткий курс" ((((((((
...нет, не полегчало (((
АПД: читать дальшепонравилась Нина. Ой, а ее что, надо слушать? Надо слушать, блядь, и вычленять из потока сознания "чо ей надо", и находить, ыыыыыы (((
*божечки, Холмогоров читает Всю королевскую рать* Поскольку гребаный фейсбук уползает, под морем его посты, чтоб посмотреть потом. Статью обещает, зайко
читать дальше"Общество никогда не совершит самоубийства" - говорит Вилли Старк Адаму Стентону. Глядя на современную Европу я не так уж в этом уверен. По моему это именно оно.
О Лонге: holmogor.livejournal.com/3752413.html из комментов: В целом "Вся королевская рать" по нему не так и прохаживается, и положительные результаты его деятельности тоже упоминает, но роль рузвельтовцев, замаскированная выстрелом "врача-одиночки", конечно, не раскрыта. Так и врач не стрелял. Обоих скосила охрана Хьюи. В отличие от Старка его охраняло десятка два нацгвардейца. Вилли Старк это не Хьюи Лонг. "Роль рузвельтовцев" Уоррена не интересовала от слова совсем. Хьюи интересен тем что он был настоящим, кристальным демократом. В самом прямом смысле. (ну хоть кто-то это сказал, не Холми) В ЖЖ тоже капслоком что Старк - не Лонг, что роман ваще не про то, но разве ж Холмогоров услышит?
Во "Всей королевской рати" ключевой и болезненной проблемой для Отца и сына Старков становятся отец и дочь Фреи. Совпадение? Не думаю. Все-таки у нас и у американцев совершенно разное отношение к классике. У нас автора назвавшего героев Болконским или Раскольниковым запинали бы даже если бы персонажи совсем не были похожи.
Вообще на "ВКР" можно изучать технологию клеветона. Берется прототип - Хью Лонг. Берутся все его достоинства - строительство дорог, школ и больниц, налогообложение корпораций и богачей, невероятная популярность у простых людей. Умалчиваются некоторые черты обнародование которых совсем уж противоречит задаче клеветона - борьба с расовой дискриминацией. И... к этим достоинствам пришивается просто другой человек - циник, шантажист, пьяница и блядун без тормозов с религиозной простушкой женой и сыном спортсменом, распутником и хамом. И вот уже реальная деятельность и политическая программа Лонга предстают как продукт деятельности вымышленного гопника и алкаша Старка. Интересно, кстати, что жена и сын Лонга вообще противоречат нарисованной Уорреном картине. Роуз Макконел год после смерти Лонга занимала его место в Сенате. Была третьей женщиной сенатором в истории. А сын - Рассел Лонг был 40 лет сенатором, председателем сенатского финансового комитета и лидером сенатского большинства. И никаким американским футболом конечно не занимался. А младший брат Хью Лонга - Эрл был трижды губернатором Луизианы и продолжил программу Хью. Та же история и с убийцей Лонга Вейссом. Вейсс застрелил Лонга (если конечно не права конспирологическая теория об убийстве агентами секретной службы Рузвельта) по банальной причине - Лонг добился смещения с должности его тестя - судьи Пэви, при этом сделав оскорбительные для юга намеки на негритянских предков судьи (а соответственно и его дочери - жены Вейсса). Вместо этой банальной истории, скорее всего прикрывающей убийство по заказу из Вашингтона, Уоррен сочиняет брата и сестру Стэнтонов, придумывает сложную сцепку причин которая приводит Адама к убийству. Делает беспримесный акт политического киллерства чем-то почти благородным. Короче, учитесь грамотно клеветать. (зайко же, зайко!)
из комментов: Во-первых, послевоенный Юг был вынужден искать ответ на вопрос о поражении, учитывая новое популярное общественное настроение - прагматизм. Это было одной из основ американской доктрины прогресса - успех нации возможен потому что ее задачи благородны. На этой теме сосредотачивались литераторы-северяне. Южане в свою очередь яростно доказывали что это не так, что успех Севера в войне не является доказательством того что Север - это достойная нация, настаивая на том что хорошее дело зачастую оканчивается неудачей. Как заметил один из южан, "Только атеист принимает успех как criterion праведности" и Господь зачастую решает "что храбрецы и праведники… могут проиграть". (Southern Historical Society Papers, vol 9, p. 81) Для Юга было жизненно необходимо, что Север не только был неправ, но и был сам по себе какой-то дьявольской силой. Юг спрашивал себя может ли нация которая произвела Вашингтона и Ли быть равной нации состоявшей из янки, немцев, ниггеров и ирландцев. На солдат- северян навешивались все грехи - трусость, жестокость, варварское обращение с пленными, пьянство и т.д. Редактор "Южного Литературного Вестника" обявил, что "южанин ныне, как и всегда… был выше чем северянин". (Pollard, Edward. Lee & His Leutenants. N.Y., 1867. р. 94) Это была одна из основ - заложенных в конце XIX века. Далее, начало ХХ ознаменовалось двумя вещами. С одной стороны, рост индустриализации и технического прогресса заставлял американцев тосковать о потере ценностей аграрной цивилизации, с другой же стороны, "религией" Америки после 1900 г. становится национализм. Не только Юг, но и вся Америка гордилась концепцией WASP - белый, англосакс, протестант, а клановские романы Т. Диксона-мл. "Пятна леопарда" и "Клансмен" (по которому был снят фильм "Рождение нации") читались с одинаковым успехом от Иллинойса до Луизианы. Популярный образ 20-х годов ХХ века - эпохи джаза, сухого закона, гангстерских войн и "Великого Гэтсби", на первый взгляд, не очень вяжется с интересом к Войне. Однако, и в "ревущие двадцатые" и в последующие годы Великой депрессии тема Гражданской войны была достаточно значимым элементом американской культуры. Понятие "потерянное поколение" появилось куда позднее чем в 20-е гг. Несмотря на успех таких работ как "Еще вчера" Люиса Аллена и "Наше время: Соединенные Штаты 1900-1925" Марка Салливэна настрой читающей публики был далек как от неприкаянного, напряженного менталитета "потерянных" так и от настроя героев Скотта Фитцджеральда. Самым популярным автором за первые тридцать лет ХХ века, книги которого несколько раз объявлялись книгами столетия(!) был Джин Портер со своими моралистическими романами. А одной из самых популярных книг в первой трети ХХ в. был "Справочник бойскаута" - к тому моменту эта организация насчитывала в своих рядах около миллиона членов. Средний американец из какого-нибудь Пьюласки, шт. Теннесси желал чего угодно, кроме перемен. Среднему американцу было наплевать на моральную революцию, о которой писал Аллен, скорее он был озабочен как бы обрести старые устои в новом времени. В противоположность кажущемуся, джаз был менее популярен чем книги по практическому христианству. Как говорили, можно бросить яйцо из окна поезда на любой железной дороге и попасть в фундаменталиста. Городская жизнь с ее безликостью, а также волны иммиграции несли в себе мало привлекательного. Американца привлекали старые ценности, которые он пытался обрести в истории и патриотизме, а так же "стопроцентный" американизм. Это объясняет возросшую численность Ку-клукс-клана в 20-е годы, так как Клан предлагал рядовому американцу именно это. Между 1910 и 1925 гг. численность Клана подскочила с 5 тысяч до 5 миллионов человек. Несмотря на крестовые походы против "ниггеров, евреев и красных", т.е. на "нежелательные элементы в 100-процентном американском обществе" Клан ассоциировался с тем, что называлось "цели и дух пионеров". В своем желании вновь обрести старые моральные ценности американцы опять обратили свои взоры на Гражданскую войну. Для них она была все еще живым прошлым. Генерал Симон Боливар Бакнер, сдавший в свое время Форт Донелсон генералу Гранту, умер на своей ферме в Кентукки в 1914. Флора Кук Стюарт умерла в 1923, почти семьдесят лет спустя, как бравый лейтенант Джеб Стюарт предложил ей руку и сердце в далеком форте в Канзасе. Только в 1927 в своем доме в Аллеганских горах умер генерал Джон МакКослэнд. Некоторые из участников боев были еще живы (Последний солдат Гражданской войны, Алан Вулсон из Миннесоты, участник Геттисбергского сражения умер в 1956 г.) , а проводившиеся на Юге почти повсеместно традиционные парады оставшихся в живых конфедератов и вовсе не являлись чем-то экстраординарным, причем освещались прессой чуть ли не со слезами умиления. В 1920-х годах повсеместно возникали различные движения за сохранение исторического наследия. Желание сохранять и приумножать любые очевидные связи с прошлым было очевидно. В 1930-х гг. интерес к Гражданской войне не ослаб, более того - он рос. В годы Депрессии национальный настрой Америки обратился внутрь, на самое себя. Отчасти это было попыткой ответа на вопрос, как страна, взращенная на принципах неотвратимого успеха, могла прийти к такой социальной катастрофе. Старый тезис о том, что Америка побеждает всегда, не увязывался с наступившими временами. Миллионы американцев, взращенных на принципах, что упорный труд и следование моральным принципам ведут к успеху, столкнулись с обратным. Доктрина прогресса провалилась, так как многие осознали, что можно трудиться в поте лица, любить ближнего своего и запросто потерять работу. Югу, а особенно южным литераторам, в силу ряда естественных причин, было проще понять этот крах и донести это объяснение до нации. Ни один другой регион страны не породил таких писателей, как Уильям Фолкнер, Роберт Пенн Уоррен, Эрскин Колдуэл, Карсон МакКаллерс и др. Они были последним поколением, которое помнило живых ветеранов-конфедератов и слышало с пеленок истории о поражении Юга. Они писали об обществе чьи составляющие были сметены той силой - и в этом Юг, и только Юг, мог сравнить себя с Европой - имя которой - полное поражение и оккупация. Нация, вкусившая горечь экономического кризиса, и испытавшая разочарование, поневоле начала себя сравнивать с тем самым Югом, также испытавшим крах. В течение 30-х было выпущено в свет около шестидесяти романов и повестей о довоенном Юге и Войне, самые знаменитые из которых - "Красней же роза" Старка Янга, "Событие при Акиле" Херви Аллена и "Унесенные ветром" Маргарет Митчелл. Огромная четырехтомная биография Ли лауреата Пулитцеровсской премии Дагласа Фримена по праву доминировала на другом крыле печатных изданий - среди научных работ о Юге того времени. Юг, можно сказать, выиграл войну, проиграв ее на поле брани, но одержав верх в литературе. Пожалуй только Авраам Линкольн был серьезным соперником Конфедерации по числу работ о той Войне. В этой литературе, кстати, образ старого Юга был отлакирован до ослепляющего блеска. Но публике это нравилось - грохот Великой Депресии стоял в ушах и чем сильнее он гремел, тем сильнее была потребность как-то его избежать. По существу это была какая-то общенациональная эпидемия эскапизма. Пытаясь найти хоть какое-то успокоение в иллюзорном мире, в разных его воплощениях - на целлулоиде Голливуда, в "мыльных" радиопостановках, в пухлых романах, нация находила сравнения с тем, как ей казалось "золотым" временем, закончившимся так трагично. Равно как и получили успех различные научно-популярные издания по американской истории и культуре. За десять лет тираж "Ридерз Дайджест" возрос с четверти миллиона до семи миллионов. Бестселлерами десятилетия были романтические исторические романы, такие как "Северо-западный проход" и "Барабаны вдоль Могаука". Длительный успех романа Митчелл, лучшей книги 1937 и 1938 годов, а потом не менее оглушительный - у фильма, показал, что публика хотела видеть в своем представлении о Конфедерации. Роман, по существу, продолжил традицию описания Юга как Виргинии. Забавно, что митчелловская сага не описывает Виргинию времен Ли - действие романа происходит в центральной Джорджии, на Нижнем Юге, однако, образ выписанный Митчелл - это образ Средней Виргинии, корни которого растут из романтических писаний писателей-южан конца XIX в. Роман повествует о стране желтых жасминов, радостных слуг, благородных мужчин и красивых лошадей. (На том самом барбекю где Скарлетт впервые повстречала Рэтта Баттлера она сидела на лужайке, окруженная "семью кавалерами, красивыми как чистопородные жеребцы и такими же опасными". Вокруг же "сновали улыбающиеся негры… в радостном возбуждении как и всегда было на приемах". - Mitchell, Margaret. Gone with the wind. N.Y., 1936., p. 63) Такакя "красивость" была проглочена публикой на ура. "Нью-Йорк Таймс" поддавшись очарованию мифологизированного Юга писала, что мятежный Юг был страной "счастливых и любящих хозяев рабов", в которой жили молодые люди "с романтическими именами как Стюарт и Эшли". (New York Times. 30.06.1936) "Унесенные Ветром" были вершиной конфедеративного взгляда на прошлое, куда стремилась в своих иллюзиях нация. За два года до Митчелл Старк Янг закончил свою сагу о плантации "Райского Дерева". "Красней же роза", как фильм так и картина, повествовала о той же стране, с величественными особняками, радостными рабами, куда вторглись грубая и безжалостная сила в лице федеральных солдат. Джулия Петеркин описывала романтическое общество, которое никто не превзошел ("Теките, воды Иордана"), а Френсис Грисволд в "Приливах Малверна" рассказывал историю южной семьи которая вела происхождение от древних норманнов. Такой романтический образ мятежников был не только средством для эскапизма. Множество американцев верило что сильные личности и способствующие тому события способны изменить судьбу. С приходом Депрессии нудные теории о постепенном развитии и неизбежном прогрессе были отброшены этим множеством и вместо этого в умах воцарилась мысль что прошлое можно лучше понять, зная что в ключевые моменты несколько сильных людей повлияли на ход событий. Иными словами появилась концепция "могло бы быть" или "постоянного если". В приложении к Войне это звучало так, что "ход развития Америки вовсе не вел к Войне", "Война не была столь уж неизбежной" и т.д. Юг же, в свою очередь, никогда не принимал Войну как неизбежное событие, случившееся в ходе развития страны, и вызванное, как это ни парадоксально, прогрессом. Для Юга Война произошла из-за ряда случайностей. Из этого легко выходило, что война могла окончиться иначе. Для южан в 30-х годах признать, что гибель Конфедерации была неизбежной, означало принять веру в прогресс со всеми такими его отрицательными чертами, как урбанизация, индустриализация и др. Для консервативного южного сознания, где доминировала традиция "неменяющейся постоянности" такое было невозможно. Это означало отказ от привычного уклада жизни. Таким образом, для южан война была не просто моментом в ходе истории страны, но событием, до сих пор длящимся. У.Фолкнер в "Осквернителе праха" дает такому факту достаточно верное объяснение. Он описывает момент, когда адвокат Гэвин Стивенс объясняет своему племяннику, почему Юг всегда оглядывается, и смотрит на свое прошлое. Стивенс говорит, что для каждого южного парня до сих пор длится и будет длиться всегда - жаркий день 3 июля (имеется в виду последний день Геттисбергского сражения), когда генерал Джордж Пиккетт отдал приказ к атаке. Атака Пиккетта уже случилась, но для каждого южного паренька она еще продолжается, и может быть в этот раз она окончится удачно. Концепция "постоянного если" использовалась и другими писателями как на Севере, так и на Юге. Клиффорд Дауди, автор одной из биографий Ли в романе "Горны более не звучат" (1937 г.) устами своего героя говорил, что судьба Войны решилась в Антитэме - если бы у южан была бы еще одна дивизия, МакКлеллан был бы разбит. Для Джозефа Хергешаймера в "Мечах и Розах" (1929) поворотной вехой была битва при Шайло, где погиб Альберт Сидни Джонстон, буде оный прожив долее непременно бы вывел Конфедерацию к тому светлому времени, когда Север не смел бы двинуть войска ниже линии Мэйсон-Диксон. Виксбург, смертельное ранение Джексона при Чэнселлорвилле, битва за Чаттанугу, другие события - во всем была попытка найти тот момент где "если" стало бы реальностью. Общую характеристику данным настроениям выразил историк Генри Коммагер: "У Юга изначально был великолепный шанс добиться независимости и этот шанс оставался реальным до конца войны". (Washington & Lee University Bulletin, March, 1942) Юг и романтизация практически неотделимы. В любом романе о "старом добром Юге", будь он выпущен в 1885 или в 1985 годах, Юг описывается идиллически. Причем, неважно, происходит ли дело в Теннесси, Джорджии, Северной Каролине или Виргинии. Старк Янг описывает Натчез, с плантациями под сенью раскидистых дубов, где дома утопают в камелиях, азалиях, жасминах, розах и гардениях. У Френсиса Грисволда в "Леди с морского острова" южанин-кавалер живет в прибрежной части Каролины где "длинные бороды испанского мха, свешивающиеся со старых дубов, нежно колышутся под легким бризом с побережья, играющим с рекой". Джозеф Хергешаймер в "Мечах и Розах" вообще воспринимает весь Юг как своеобразную Страну Идилли, нечто среднее между Аркадией и Землей Обетованной. (Хергешаймер ездил по Югу, ища, как он сам говорил, призраков Конфедерации. Нашел он их в Алабаме, именно там по его словам Альберт Сидни Джонстон, бродя с пистолетами за поясом, играл в шахматы и читал Шекспира.)
Холми в ответ на этот прогон: А насчет романтизации - сам только что думал, как ловко Уоррен вставил в свою книгу микророман про Касса Мастерна с довольно откровенной апологией патерналистского союза с рабами. А вообще, конечно, ничего не изменилось: ты должен научиться делать добро из зла, потому что его не из чего больше делать. *улыбаясь в предвкушении* Пора перечитывать.
я так понимаю, НХЛ их и похоронить планирует в одном гробу МакДэвид? Мэттьюс? Ларкин? Кросби? Не, не слышали. Чо, надо кого-то из Европы? Ок, пусть будет Алекс Овечкин. Но остальное из серии "классика всегда в моде"
я за битвами не следила, но если вдруг кто читал команду инцеста - а про инков там писали? там же вся династия на этом построена... Мачу-Пикчу че-то плохо на меня действует
и два. Не спрашивайте, что на меня нашло, что я это написала
Семейные ценности УизлиНазвание: Семейные ценности Уизли Размер: мини, около 1800 слов Пейринг/Персонажи: Рон Уизли/Драко Малфой, много мелких ОМП Категория: джен, упоминание слэша Жанр: флафф Рейтинг: PG-13 Краткое содержание: кое-кто входит в легенду
—Ну? — Ланс привычным уже заклинанием чуть увеличил кресло и забрался на него с ногами. Ноги, чтоб им, росли, хотя он уже был на полголовы выше всех на курсе, а Флора теперь вставала на цыпочки, чтобы дотянуться до его уха. — Ну? — повторил он и, подобно полководцу, оглядывающему поле боя, посмотрел на шесть кроватей, выстроившихся в ряд. Шесть голов — пять рыжих и одна черная — качнулись, словно приветствовали его, шесть пар глаз — карих, голубых, зеленых и серых — внимательно и завистливо следили за рукой с палочкой. — Вы чего, мальки? Осенью всё будет: и палочка у каждого, и школа. Давайте, выбирайте, про что я рассказываю, — и под одеяла марш!
Головы переглянулись, потом темноволосый Эдвард, сын дяди Ала, выразил общее мнение: —Про дядю Рона.
—Опять?! — притворно возмутился Ланс, хотя был готов именно к такому ответу. В рейтинге историй на ночь рассказы про дядю Рона могли сделать только рассказы дяди Чарли о драконах. Но для тех нужен был дядя Чарли собственной персоной. Он обещал появиться в Норе через три дня, так что Лансу с дядей Роном оставалось продержаться всего ничего. — Что про дядю Рона? Конкретно?
Сегодня всё вообще получилось отлично: мама, вероятно растроганная общими превосходными оценками за полугодие (он умудрился только два раза получить «выше ожидаемого» на Зельях, и то потому что возился с мечтательницей Флорой, помогая ей правильно смешать ингредиенты), — так вот, мама разрешила ему вечером на пару часов сгонять по каминам до дома Лавгудов: Флора специально приехала на Рождество к бабушке. Ланс был влюблен, в него была влюблена лучшая девушка в Хогвартсе, а то и на свете, и ради недели свиданий он был готов вытерпеть всё: истории на ночь многочисленным кузенам, толпу родственников, семейные разговоры, даже бабушку Флоры. Хотя, если честно, миссис Луна была крута: некоторые её прогоны до сих пор пересказывались в факультетских спальнях как крутые страшилки, а сам Ланс после знакомства с будущей (он надеялся) родственницей полдня настороженно выглядывал вокруг себя невидимых мозгошмыгов.
Но для того, чтобы добраться до Флоры, полагалось уложить мальков. Мама была последовательна: сначала сделай дело, успокой наскакавшихся и набегавшихся за первый день праздничного сбора ребят, потом гуляй. Ланс был старшим в своем поколении Уизли и примкнувшим к ним в изобилии фамилий и с малышней управлялся легко и привычно. Правда, малышня как-то незаметно, в отличие от его ног, подрастала — и вот, пожалуйста: два Уизли, два Поттера, один Люпин и один Финнеган обрадуют Хогвартс своим появлением в следующем году. Ланс благодарил Основателей, что старостой ему уже не бывать: отвечать за кучу родни одновременно перед преподавателями и перед родителями парней, то есть дядями и тетями, не хотелось абсолютно.
Мальки, воспользовавшись тем, что он замечтался, устроили драку подушками. «Я не староста», — еще раз с облегчением подумал Ланс и гаркнул: —Нырнули! Шесть одеял взметнулись над кроватями. —Выбрали? — как можно строже спросил он. Этим только волю дай: до утра будешь рассказывать про дядю Рона. —Про дядю Рона и пауков, — солидно сказал самый старший из мальков, Барни. Ему уже исполнилось одиннадцать, и он изо всех сил старался соответствовать. —Отлично, — согласился Ланс. Про пауков он рассказывал раз сто, и ему не надоедало, потому что всегда можно было подпустить чего-нибудь этакого, чтобы мальки потрепетали.
—Как вы знаете, а скоро и увидите сами, рядом с Хогвартсом есть Запретный Лес, — мрачно начал Ланс, нагнетая обстановку. — Много волшебных тварей прячется в его тенях, а в самой сердцевине Леса, до которой еще надо постараться дойти, жили и сейчас живут акромантулы: огромные пауки, размером с эту спальню, — он щедрым жестом развел руки.
Кто-то, похоже, Стюарт, сын дяди Джеймса, мечтательно вздохнул. «Не староста», — опять порадовался Ланс.
—Пока был жив их предводитель, Арагог, они были добрее, чем сейчас. Теперь же к ним и приблизиться нельзя, но дядя Рон, который был сам знаком с Арагогом… Дальше история пошла по накатанной. Мальки слушали затаив дыхание, как в первый раз. Ланс витийствовал, борясь с искушением наколдовать чего-нибудь поужаснее. Нет, ничего ужасного у него сейчас бы не получилось: рассказ абсолютно не мешал ему представлять Флору, её длинные пепельные волосы и внимательные серые глаза и то, как она тихо сидит в кресле в гостиной Равенкло — сине-серебристо-серой, которая так ей подходит и в которой рыжий Ланс всегда выглядит как чужеродный огненный шар.
От повествования его отвлекло покашливание и последующая возня. Стюарт, фанат пауков, потихоньку пинал Барни, который явно порывался спросить о чем-то. —Да, Барнаби? — спросил Ланс, напомнив самому себе миссис Крам, профессора Трансфигурации. Трансфигурацию Ланс любил больше всех предметов, у него получалось всё и сразу, а профессор Крам — подруга дяди Рона, кстати, — предлагала ему всерьез подумать о специализации, а то и о стажировке в министерстве. Барни откашлялся и сказал: —Ланс, тут что-то не так.
Что было не так в столько раз рассказанной и столько же раз выслушанной истории про дядю Рона и пауков, Ланс и предположить не мог. Барни кашлянул еще раз, а потом спросил: —А дядя Драко?
Опс. Какие мальки нынче пошли шустрые и сообразительные. Чтоб ему в одиннадцать-то лет пришло в голову выяснять, где в семейных легендах, былях и небылицах прячется правда жизни… да ни за что! —А, — замялся Ланс, — просто как-то… Ну ладно: вы-то взрослые уже. Пора вам знать: дядя Драко всегда был с дядей Роном. Они же в один год в школу поступили. —И в лесу? — ахнул Стюарт. Ланс кивнул: —И в лесу. И у василиска. И в комнате с шахматами, и… —Точно! Они же, наверное, всегда в шахматы играют! — обрадовался Барни так, словно получил подтверждение какой-то важной теории. Ланс подавился продолжением фразы. —Ну, наверно, да, — неуверенно согласился он. Барни воспринял это как приглашение высказаться: —Ну правда. Смотри: они же все время вместе, а что еще делать-то вечером? Газеты читать, как папа с дедушкой? Барни был внуком дяди Персиваля, это многое объясняло. —В плюй-камни? — предположил Роб, самый рыжий и самый младший, второй сын тети Вик и дяди Тэдди.
Ланс представил себе дядю Рона и дядю Драко, играющих долгими вечерами в плюй-камни, и усмехнулся про себя. И картинка была что надо, и мальки оставались мальками, подрастут — поймут. —Вполне возможно, — согласился он. И понял, что тратит время, выбиваясь из графика. — Погружение номер два!
Мальки опять закутались в одеяла, и дальше рассказ покатился без осложнений. Через пятнадцать минут умотавшиеся братья сопели как миленькие. Ланс проверил у всех одеяла, подтянул сползавшую с кровати Эда подушку, подергал окно, погасил Люмос и вышел из спальни. Тихо заглянул в соседнюю: его сестра Джул, укладывавшая девочек, спала в обнимку с самой младшей, Мэй, дочкой дяди Фреда. К маме он зайти не решился: а вдруг передумает? Или захочет поговорить? Он не видел Флору со вчера и подозревал, что больше, чем час, уже не проживет.
Он быстро и бесшумно скатился по знакомой лестнице, пропуская скрипящие ступеньки, влетел в гостиную и замер: перегораживая путь к вожделенному камину, посреди комнаты обнаружились два кресла, столик с бутылкой и стаканами и — апофеозом — дядя Рон и дядя Драко, которые смотрели на него, странно улыбаясь. Дядя Рон подбрасывал на ладони какую-то по виду очень старую штуку, представляющую собой переплетенные розовые трубки. Дядя Драко вытянул ноги через всю комнату («Мне еще есть куда расти», — подумал Ланс) и с удовольствием, маленькими глотками, пил огневиски.
—Привет, Ланс, — сказал дядя Рон. А дядя Драко мягко добавил: — Добрый вечер, Ланселот. —Здравствуйте, — поздоровался Ланс сразу с обоими и начал обходить кресла, продвигаясь к камину. Он очень, очень любил дядю Рона и дядю Драко, но, блин, не здесь и не сейчас! — Меня мама отпустила. В гости. К Лавгудам. На пару часов, — отрывисто говорил Ланс, предполагая, что короткие фразы объяснят: он не склонен к разговорам.
—Да не вопрос, Лили предупредила, — согласился дядя Рон. — Иди-иди. В плюй-камни играть будете? И тут Ланс понял, что это в руках у дяди Рона. Удлинители ушей. Только очень-очень старые, первая, наверно, модель. Сейчас они совсем другие, почти незаметные, меньше мизинца, вот он и не узнал. Ланс покраснел. Нехорошо получилось. Кто их разберет, зачем они запустили уши. —Просто хотели понять, мелкие заснули или нет, — любезно объяснил дядя Рон, словно читал его мысли. — А то смотрим: пусто, тихо… —Сонное королевство, — фыркнул дядя Драко.
—Может, вам… того… поужинать? — попытался поменять тему Ланс. Точно, мама же говорила, что дядя Рон и дядя Драко будут позже, и оставила им ужин на кухне. — Там жаркое и пирог. —Мы сыты, Ланс, — сказал дядя Драко. — Сейчас тоже спать пойдем. —Но с плюй-камнями это ты загнул, — все-таки добавил дядя Рон.
Нет, интересно, а что Ланс должен был сказать шестерым пацанам, которые еще и в школу не пошли? «На Истории магии вам будут рассказывать о последней войне, так вот, тогда не только дядя Рон и дядя Драко — его, Ланселота, собственные бабушки Джинни и Панси — миссис Поттер и миссис Вуд — чуть не поубивали друг друга?» Откуда ему знать, с чего бы это Рон Уизли и Драко Малфой как оказались вместе через год после войны, так и не расстаются ни на один день? Сколько он себя помнит, всегда «дядя Рон и дядя Драко». Всегда вместе. Только в семейных легендах и небылицах дяди Драко нет. «Не было», — поправился он, понимая, что цепкие мальки всё, что надо, отсекли.
—Про пауков отлично вышло, — улыбнулся дядя Драко, а дядя Рон засмеялся. — Вот так всегда, Ланс. Рон, хватит ржать, дай парню что собирался и отпусти. Я не могу смотреть, как он… приплясывает. Ланс действительно переминался с ноги на ногу. Дядя Рон полез в карман куртки и достал десять… десять отличных, полноценных золотых галлеонов! - К Рождеству и за успехи, - он протянул деньги обалдевшему Лансу, - хорошо, что ты всё-таки не староста. Вероятно, для старост у дяди Рона был двойной тариф. Дядя Драко взглянул на стопку монет, пробормотал: —Скупердяй, — и добавил еще десять.
Не веря в удачу, Ланс подумал, что каникулы начались… вау, как начались каникулы! Можно будет сводить Флору в Косой переулок, погулять, и в кафе, и купить ту монографию про частные случаи Трансфигурации, которую советовала тетя Герм… профессор Крам, и вообще! Вообще! —Дяди, — проникновенно сказал он, — дяди, я вас люблю. Не из-за денег, просто так люблю. Вы круты. Спасибо. —Луне привет, — успел сказать дядя Рон, когда он уже шагнул в камин. Ланс кивнул.
Рон повернулся к Драко, взял свой стакан с огневиски и приподнял: —Выпьем, Малфой! —Я даже знаю, за что, — усмехнулся Драко.
Как это поразило Рона хрен сколько лет назад, так и осталось. До озноба тогда и до тянущегося удовольствия-удивления — сейчас. Малфой всегда угадывал его мысли, до неприличия легко. Потому и получались у них по малолетству ссоры всем на загляденье. Когда их вышвырнуло на обочину — ну, Драко-то понятно по каким причинам, а у Рона все одномоментно рухнуло с Гермионой, — и они оказались рядом, как два потерпевших кораблекрушение врага в одной утлой лодочке, именуемой здравым смыслом… Вот тогда и выяснилось… Неважно, давно всё было.
—За то, что ты попал в семейные легенды Уизли, — торжественно произнес Рон, начал пить и замер: Малфой нахмурился. — Что? — спросил он. —Я думал, за плюй-камни, — захохотал Драко. — Ну шикарная ж идея! И тогда Рон положил ему ладонь на губы и серьезно сказал: —Тише. Мальков разбудишь.
Губы дрогнули под его рукой и замерли. Нора спала. Засыпала деревенька Оттери-Сент-Кэтчпоул. Весь мир погружался в предпраздничный сон. И лишь у двери дома Лавгудов, не обращая внимания на снег и ветер, самозабвенно целовались Ланселот Вуд и Флора Скамандер — так, как можно целоваться только в семнадцать лет.
Поскольку ЖЖ закрыт, а на АОЗ я все не выберусь, пусть лежит здесь пока. А то не найду потом. И ваще! Я умею джен и мини вотЬ! Это то, что я не деанонила на ЗФБ: раз.
Репетиция оркестраНазвание: Репетиция оркестра Пейринг/Персонажи: музыканты одного оркестра Категория: джен Жанр: драма Рейтинг: G Пояснение: расположение инструментов оркестра: читать дальшеstatic.diary.ru/userdir/1/4/1/7/141782/84376886... Краткое содержание: Известно, что консерваторий две; так вот, ему наплевать, в какую именно попадут его оркестранты. Задание: Консерватория
С некоторых пор он уже не мечтает о консерватории. Известно, что их две; так вот, ему наплевать, в какую именно попадут его оркестранты. «На-пле-вать», — повторяет он, даже напевает, проходя по пустому залу к сцене. Еще несколько минут тишины. Еще несколько минут идеальной музыки — ти-ши-ны.
Он поднимается на сцену. Деревянных ступенек пять, они протерты по центру ежедневным шарканьем десятков подошв и поскрипывают, но деликатно, тихо, понимая, что громким звукам здесь пока не место. Ему кажется, что репетиционные залы, сцены, пюпитры, — все они должны обожать тишину.
Он обходит сцену полукругом, проверяя — больше для проформы. Начинает с виолончелей. Коричневые, изящные, без пронзительности скрипок и глухого недовольства контрабасов. Первая виолончель тоже хороша, хотя раньше он не любил её: то яркая, то тусклая девушка, никогда не угадаешь, какой она будет в следующий раз. Интересно, что так на неё повлияло: замужество или музыкальный инструмент? Так или иначе, он доволен ею — чуть ли не единственной из всего этого, с позволения сказать, оркестра.
Он поправляет ноты на её пюпитре. Всё интереснее, чем наблюдать за мрачными контрабасами, которые выстроились в ряд у стены. И контрабасисты большей частью немолоды и угрюмы.
Первым их произведением стал «Полет валькирий». Смело, никто не спорит. Банально — никто не спорит тем более. Но тогда, на первой репетиции… о, как они играли! Он слушал и почти наслаждался, он узнавал их всех: в еще неловких движениях, когда смычки касались струн; в том, как они неуверенно поджимали губы, прежде чем прикоснуться к мундштукам труб; в негнущихся пальцах, с трудом попадающих на правильный клапан. Но при этом все-таки — как они играли! Старый замок вставал за рвущимися не из инструментов — из душ звуками, над замком неслись грозы и войны, и их, оркестрантов, еще неумелых, крутил водоворот битвы. Ничего не скажешь, с Вагнером они угадали. Выступление было как первый вздох новорожденного; тогда он самонадеянно решил, что младенец-оркестр силен и до консерватории они доберутся быстро…
Валторнами командует еще один старый знакомец, неуправляемый и опасный грубиян, но тут ему самое место: рот надежно заткнут, волосатые щеки раздуваются в усердном порыве.
В секции духовых непременно следует проверить, надежен ли небольшой деревянный помост для кларнетов и гобоев: эти, младшие и старшие, вечно пытаются что-то поделить между собой, никакого факультетского единства, одни возрастные разграничения. Флейты сидят отдельно; солист — такой… звонкий паренек, с шестого, что ли, курса, настырный мальчик, был настырным и остается и очень подходит высокому регистру флейты.
А вот за духовыми — его гордость. Кто бы мог подумать, что из этого слизеринца получится такой отличный музыкант! Все ударные его; и пусть в выборе «1812 года» Чайковского присутствовал протекционизм, и некоторые — он косится на пустующие стулья скрипок — были недовольны, ударник отлично справился.
Когда оркестр только… собирался, он рассчитывал на камерный в общем-то коллектив. Не больше десяти-пятнадцати человек, можно даже всех с Гриффиндора; что он, не сумеет справиться с гриффиндорцами? Но они прибывали и прибывали, выбирали инструменты, разглядывали их, пробовали, ссорились из-за рассадки, роняли стулья и пюпитры, нотные листы парили над сценой, — словом, вели себя настолько привычно, что даже не верилось… Лучше не вспоминать первые годы, годы надежд, слухи о консерваториях, отборах, отделяющих, так сказать, агнцев от козлищ.
Он подходит к арфе, укутанной в черный бархатный чехол. Арфистка в своем репертуаре: партия невелика, но сколько гонору! Самая лучшая. Самая преданная. Её супруг, наверное, специально выбрал рояль, чтобы сидеть рядом.
А вот и скрипки. Звонкие, въедливые, дружный хор, синхронные движения смычков. Вторая скрипка однажды высказал мысль, что смычки — это их в некотором роде волшебные палочки. Типичное для второй скрипки самообольщение. Нет тут палочек, только его, дирижерская, — а других нет и не будет, и, возможно, из-за них, палочек, они и репетируют, репетируют, репетируют.
…Бетховен понравился всем, и на репетициях почти не ссорились, а вот Вивальди оказался болезненно-острым; если бы он мог, то поседел бы с этими «Временами года». Ну а истинно британский патриотизм позволил им в прошлом году достойно исполнить Пёрселла.
Первая скрипка. На этом месте, конечно, должен был сидеть совершенно другой. Но другой не пришел, отказался от оркестра, а этот, нынешний оркестрант, солист, ведущий партитуру, внезапно оказался в зале, да еще и один. Его взгляды, наглые и беспомощные одновременно, постоянные оглядывания в поисках второго могли вывести из себя кого угодно. Но справились и с этим, теперь он только просит, чтобы вторая скрипка садился дальше, оставляя между ними свободный стул. Пусть его. Эта просьба — такая малость за смелость и дерзость, за мастерство, когда он ведет за собой остальных и дух захватывает от их слаженности, от их теперешней уверенности, от мощи его оркестра.
Раз в год они выступают. Раз в год перед концертом все опять в приятном возбуждении обсуждают консерватории («Одна или две?» — «А вдруг?» — «Должны же нас принять!» — «Мне говорили, что прослушивание непременно состоится…»), никто не ссорится, они заранее прибывают на платформу 9 ¾ , рассаживаются, ждут.
В этом году они исполняют Моцарта. Бесконечно заигранную сороковую симфонию, но его оркестр всегда славился интерпретациями. Он говорит про себя «мой оркестр», хотя это такое же самообольщение, как у второй скрипки. Самообман, позволяющий выжить в мире организованного хаоса звуков.
Им не выйти из репетиционного зала. Это вечный Purgatorium* для волшебников, которым недоступен ни Рай, ни Ад. Но он все еще надеется, что на пюпитрах когда-нибудь появится партитура труб Страшного Суда, и вот тогда этим, в консерватории, просто некуда будет деться.
До отправления Хогвартс-экспресса остается полчаса. Сейчас на платформе объявят траурную минуту, когда все останавливаются в полнейшей тишине.
Снейп поворачивается к ним и поднимает палочку. Они смотрят на него не отрываясь. Волшебный миг, плод долгих трудов и усилий. Фред Уизли хлопает ладонью по соседнему пустому стулу, берет смычок и вздергивает подбородок, пристраивая свою первую скрипку поудобнее. Снейп кивает ему, Фред подмигивает в ответ. Ремус тоже поднимает скрипку, улыбается Тонкс, сидящей напротив, — её волосы сегодня цвета благородного красного дерева, в тон виолончели. Колин Криви облизывает губы, сжимая флейту, а Фенрир бережно держит валторну на коленях, его партия еще не скоро. Винсент Крэбб стоит за барабанами как памятник всем ударным мира. Остальные тоже замирают, не сводя глаз с палочки дирижера. — Раз, два, и…— беззвучно произносит Снейп. Одно короткое движение, смычок Фреда падает на струны, Оркестр Хогвартской битвы играет неслышимого миру Моцарта. Мелодия улетает в прозрачное осеннее небо. Только в консерватории — где-то там, высоко и далеко, — седой привратник слушает их, позвякивая в такт ключами, и улыбается. ____________________________________
All That Jazz Джеймс Бьюкенен Барнс, которого так никто не зовет, а зовут просто Баки, осторожно касается чего-то, что больше всего напоминает змеиную кожу. Не то чтоб он когда-нибудь лапал змей, до таких крайностей не доходило, слава богу. Но змеиная кожа и должна выглядеть так: гладкая, если ведешь ладонь вниз, и чуть царапающая, если против шерсти. Против кожи, черт. Это он от неожиданности. На самом деле то, что у него под рукой — мягкое, легкое и приятное на ощупь. Ткань. Баки закрывает глаза, потому что с закрытыми глазами осознавать происходящее как-то проще. Они идут отмечать Хеллоуин, наконец-то идут, потому что запас конфет иссяк, а охочие до сладостей соседские дети продолжают барабанить в дверь. Натуральные бандиты, а не дети. Обычно Джеймс Барнс решает вопрос маскарада просто: если взять единственный приличный костюм и шляпу, а так же сделать вид, что за поясом брюк сзади у тебя настоящий браунинг и скорчить рожу пострашнее, то вполне можно сойти за приятеля Аль Капоне или Багса Морана. Из года в год меняются только шляпы и модели воображаемых пистолетов за спиной. Вот Стив не любит Хеллоуин, с переодеванием у него ничего не придумывается, даже его рисовальной фантазии не хватает. Говорит, что вырядился бы обезьяной, да денег на такой наряд не хватит никогда. Но то, что сейчас трогает Баки, стоит денег. Хороших денег. Дорогих денег, вот именно так. Такое платье должна носить какая-нибудь артистка. Или девчонка из джаза Сью. Они видели их на параде в День Независимости. Целая платформа девчонок, которые так лихо наяривали джаз, что хотелось начать танцевать прямо там, в толпе зрителей. И платья у них были похожие, облегающие как змеиная кожа, с вырезами и разрезами. Только в платье перед ним — не артистка и не скрипачка. Вот, значит, как мы проведем Хеллоуин тридцать седьмого? Со Стивом Роджерсом, переодевшимся за каким-то хером в девчачьи тряпки. Баки и хочет спросить: за каким? Но вместо этого выговаривает, сглотнув: — Где ты его взял? Стив только качает головой. Он совсем другой. Ну что, Баки его не знает? Да как облупленного, с любой точки сборки. Все равно, что мотор перебирать. Стивен, блин, Роджерс. Умеет удивить. Вот точно другой, как девчонка, хотя в обычный день Стив сам убил бы за такое сравнение. Ну, не убил, но убивать бы точно полез. А сейчас. Вот сейчас, Баки смотрит: у него какие-то неожиданно длинные и густые ресницы, и нос не выглядит привычной оглоблей посреди лица, и ровно-правильно очерченные губы, такие… ну, хорошие губы. Платье проявляет Стива, словно он поменял не брюки с рубашкой, а кожу. Нет, себя. — Собрался быть подружкой гангстера? — шутит Баки, потому что надо же хоть что-то сказать. —Может, лучше все-таки обезья… Он не договаривает. Его левая рука словно живет своей собственной жизнью: во время всего этого разглядывания и вопросов без ответов он продолжает гладить платье, похожее на змеиную кожу, переливающееся, блестящее белое платье, забывая, что под платьем — Стив. — Подружке гангстера положено… — он наклоняется, точно как к девчонке, и накрывает стивовские правильные губы своими. Очень неправильными, наверно, но для чего-то же придумано это платье? Простая мысль о том, что Стив до его почти двадцати ни с кем не целовался, приходит в процессе, но отстраняться или извиняться он не хочет. Или не может? Если учесть, что платье белое, а сам Баки — в том самом единственном костюме, который по идее предназначен для свадьбы или похорон — то вообще получается полная дурь. Баки осторожно обводит его губы языком, Стив послушно подается вперед, приоткрывая рот, и это забавно: целоваться с ним. Не с парнем вообще, а именно со Стивом. Баки держит его за талию, как старшеклассницу, и целует все… глубже, что ли? Как полагается: с языком во рту, с влажными выдохами между губ, с закрытыми-открытыми-опять закрытыми глазами. Ресницы Стива вздрагивают, брови сосредоточенно сведены, и Баки очень хочется, чтобы он расслабился, отпустил себя, он даже представляет, что можно сделать, чтобы… Он краснеет прямо в поцелуе и отодвигается, неуверенно выпуская платье и Стива из рук. — Переодевайся и пошли, — с непонятно откуда возникшим сожалением говорит Баки. — Давай, Стив, а то опять дети… И точно — в дверь стучат. — Конфеты кончились, — кричит Баки, не отводя от него взгляда. Стив кивает и исчезает в комнате, возвращается, переодетый в обычное. Объясняет, что платье взял напрокат, но выгреб всю их заначку, потому что такие штуки дают только под залог. Так что на Хеллоуин придется обходиться тем, что есть в карманах. Баки идет к себе, перетряхивает все свои штаны, выворачивает куртку. Негусто. Но у Фила можно накатить в кредит, в конце недели он отдаст и, кстати, залог должны же вернуть? Белое платье-кожа лежит на кровати в комнате Стива, пустое и безжизненное какое-то, Баки еще раз проводит по нему ладонью — тряпка и есть. Только он никак не может отделаться от ощущения, что кого-то обманул. Не детей, нет, хотя на столе в кухне лежат два последних леденца.